БОРИСОВ ВИТАЛИЙ ИВАНОВИЧ
Гидрометнаблюдатель в/п Отрок
Хакасский ЦГМС
ЛАБИРИНТ ЖИЗНИ
(Мир вокруг меня)
Почти все мое житие связано с селом Отрок. Кроме него я мало где был, хотя в детстве мечтал посмотреть и города, и земли дальние. Думал, что придет время, и я до града Киева дойду. Не теми, разумеется, путями, какими добирались былинные герои до великого князя Красное Солнышко, а с помощью учености. Смолоду не торопил события, старательно учился в нашей махонькой школе. Соседские жители и родственники, завидя мои познания в арифметике и грамматике, предсказывали несусветное будущее:
--- Ты будешь жить «не бей лежачего». Учись и станешь счетоводом в Отроковском сельпо, а там гляди и до бухгалтера дорастешь. И уж тогда-то рукой тебя не достанешь.
Я отвечал им благодарными глазами, а про себя мнил:
--- Подумаешь, достижение Отроковское сельпо. Я до Киева дойду и обязательно разыщу бурсу возле Братского монастыря, ту самую, где герои гоголевского «Вия» Халява, Брут и Горобень. Первому, как заверил Гоголь, счастье улыбнулось: по окончанию курса наук его сделали звонарем самой высокой колокольни, и он почти всегда являлся с разбитым носом, потому что деревянная лестница на колокольню была чрезвычайно безалаберно сделана. Последнее обстоятельство меня не пугало. Ведь каждый из нас надеется на счастливый исход. Всю молодость я был весьма оптимистичен. Но, несмотря на это, надеждам моим не суждено было сбыться. Меня подвела вера в необъятность будущего. А жизнь оказалась очень скоротечной.
Ничего не успел и почти никуда не съездил, кроме четырехлетнего пребывания на флотской службе. Детские годы были, пожалуй, единственными, которые хоть сколько-то длились, и были они, кажется, не далее, как вчера. Давно ли мы, ребятишки, изумлялись прибывшему из МТС фургону, обыкновенному, конному с обитой жестью рыдванкой. Из-за больших передних колес он представлялся нам подобием машины. А что делалось в селе, когда из райцентра прибегала настоящая эмка! Дети и взрослы – все собирались у сельсовета, смотрели, щупали руками, пока не раздавалось грозное предупреждение прибывшего начальства: «Отойдите!» начальству всегда положено быть строгим. И ездило оно в галифе, восседало на шикарных рыдванах, возили их лучшие жеребцы. Ясно, что если явилось оно на машине, то тем более шарахнешься в сторону при первом же окрике.
Раз или два в лето по селу проходили два колесных трактора «СТЗ» и «ХТЗ». Мы с восторгом преследовали их, пока нас не разгонял чумазый пятнадцатилетний «дядя» с рукояткой в руках.
А каждое кино являлось к нам настоящим дивом. Народу собиралось в зал школы столько, что многим приходилось смотреть с обратной стороны экрана. Отберет киномеханик подходящих ребят, возьмет шапки и держит у себя, пока они динамо крутят. Денег на кино было не у всех. Поэтому часть зрителей расплачивалась молоком, либо яйцом, либо черемухой молотой. Теперь во все это можно и не поверить. Сейчас мы другие. Явлением, самым необыкновенным считаем две программы телевидения, уже несколько лет действующие в Отроке. А давно ли телевидение и город-то не знал. Не удивляют даже «Фобосы», уже забытым стало посещение Луны землянами.
Все мои товарищи по отрокскому детству разъехались. В новых краях они в чем-то преуспели. В Отрок нередко приезжают на собственных машинах, а если прибудут издалека и налегке, с одним дипломатом, то и в этих случаях бросается в глаза их разительное от меня отличие. Даже манера поведения иная. Да дай-то им, бог, всяких благ за старания, которые, несомненно, чего-то стоили! Я их, дорогих своих гостей, встречаю с радостью, протягиваю одну руку, чтобы обнять другой.
Ох, как замучил я семью своей бедственностью. Жена ругает мою личность отборными словами. Лишь в редкие добрые минуты я слышу в свой адрес более мягкое и сравнительно ласковое наречие «лодырь». Чтобы оправдать свое назначение, растить сынов, пока еще малых, я порой совсем из сил выбиваюсь, занимаюсь то покосом, то дровами, которые готовлю для учреждения сельсовета по 5 рублей за кубометр. До того изматываюсь за лето, что потом, до самого Рождества Христова, еле воду в ведрах подымаю. Весьма стараюсь и на основной своей работе в гидрометслужбе. Ежедневно докладываю в Красноярск телеграммой, о том, что река наша, любимая Сыда, течет, как и прежде, к Енисею. И вспять не пошла.
По сравнению с семейным начальством, Курагинское гидрометначальство оказалось наиболее щедрым на благодарности, держит меня в первой строке среди братьев по работе. Спасибо ему за оценку и за добавок 7-9 рублей, которые просто так с неба не валяться. Жалованье мое, таким образом, возрастает до 70 рублей, чистыми. Многие рекомендуют мне уехать на более высокие заработки. Но я сделать этого не могу. Свою привязанность к Отроку осознал еще в детстве, когда впервые посетил другие селения, разные и непохожие друг на друга.
Есть деревни компактные, но с унылыми окрестностями. Их строения разместились на такой безобразной кривизне и горбах, что случайно попав туда, я чувствовал себя самым несчастным существом на свете. Всегда спрашивал себя: « Как в сих местах могут жить добрые люди?»
Иные селения, и их не мало, представлены одной улицей. Вихляет такая улица то на один, то на другой бок, повинуется кособокой лощине. Трудно набраться терпения, чтобы, не зажмурившись, пройти или проехать через такое селение.
А есть села, подобно Отроку, равнинные и стройные. Но равнины вокруг уходят в неоглядные дали. Большие пространства весьма ценятся почтенными местными жителями. А мне там скучно.
В отличии от тех сел, равнинный Отрок расположен в близком окружении гор. Пашен из села почти не видно. Они закрыты не только первыми, но и вторыми горами. Что и говорить, не те удобства для крестьянских работ. Но меня никто не приободрит и не успокоит, как делают это наши разноликие горы. Они в упор глядят на село. Лишь одна из них мрачная. Неказистыми, серыми скалами поднимается она над восточной околицей. Ее пытается развеселить ликующий поток, давший селу чудное имя. Он мчится к Сыде, которая прыгая по камням и сверкая на солнце, ласкает и моет прохладными водами ее подножие. А она, несмотря на обиход, остается неутешной, выпучила к селу широкое в оспах лицо, и ничего ей не мило. Я же с ней не согласен, с удовольствием рассматриваю ее кручи и шумную речку Отрок, и одного с ним имени село. С высоты оно смотрится прекрасно, несмотря на полную утрату имевшихся в 20-х годах добротных строений.
А вот те горы, что к северу, откуда к нам два ручья Карзыбея да один Семенов, куда направилась новотроицкая дорога, те горы веселее. Они не то что улыбаются, а смеются, как люди в праздничный день.
С юга и юго-запада горизонт закрыт спокойной холмистой грядой с густым березовым лесом. Через гряду уходили когда-то многочисленные дорожки, напрямую связывая село с пашнями. Назывались они прямушками. Горбунова, Соколкина, Николина, Иванова – кто помнит теперь эти названия. Из-за ненужности прямушки почти совсем заросли. Когда-то в детстве мне было интересно следовать по ним и открывать, как мне казалось, неведомые миры. И узнал, что за первой грядой бежит богатый хариусом ручей Кинзель, за вторым – течет Средняя Речка, а дальше – ручей Адриха, речка Идра. Но чем дальше я уходил, тем острее чувствовал нужду возвращения в родной угол, к первой гряде. Поднимающийся по ее косогору, березняк был лучшим моим покровителем, приводил мою душу в порядок. Я прятался в лесу от намечавшихся трепок за совершенные поступки, а то ходил туда просто, как к другу. Любил его и при весенних трелях с кукушкой, и в летние вечера, когда над макушками берез зависал светлый, загадочный, непонятно из чего сделанный месяц. Да и морозной зимой манил меня лес, привлекая удивительной тишиной с редкими звуками «тиньк», словно где-то за снегом касались друг друга хрустальные стаканчики.
Поверх гряды со стороны Кнышинской дороги выглядывает более грандиозная Белая Гора. Державно смотрится Белая с соседней крутой, тоже весьма рослой, но все же уступающей по высоте, Сосновки, и с другой, похожей на колокол, вершины Колоколенки. Я часто смотрю на Белую и из окна своего дома, с желанием встретить ее взгляд, с чувством, которое испытывают благодарные дети при встрече с матерью. У меня есть друг Евсеенко Сергей. Он, как и я, Белую гору называет горой – Матерью. Горой – Отцом мы оба считаем Лутаг, самую большую из ближайших вершин. Она в той стороне, куда уходит наша Сыда, и где прячется солнце. По макушке Лутага мы иногда угадываем погоду. Задымилась, значит быть ненастью. Еще каких-то 5-7 лет Лутаг являлся царством тетеревов и глухарей, косуль, барсуков, маралов, да и вообще первозданной природы с нетоптаными лугами, чистыми нерубленными лесами из вековых лиственных и хвойных деревьев. Но теперь Лутаг славен красными сиенитовыми скалами, нависающими над глубокими логами. А какой вид открывается с вершины. Внизу две долины со сверкающими лентами Сыды и Хабыка, холмы и горы с полянами, лесами и лугами волной разбегаются вдаль и становятся синими, как море. У Северного небосклона красуется яркой голубизной величественный горный хребет. На картах топографов он Голубым и назван. Поразительную небесную окраску придает таежным горам слой нашего, пока еще чистого воздуха. И в эту отрадную голубую свежесть колоритно, без единой черточки, вписываются сиреневые пятна горных россыпей. К востоку хребет становится выше, и там, где рождается Сыда, где берут начало ее шумные и полноводные притоки горные вершины сверкают белизной снега до середины лета.
Южнее видны Алатег, Морозо Зуб, Маргоз, Лысая, Пестрая, Триумвират. Это все колыбель речки Отрок. Кроме Отрока во все стороны расходится множество других водных потоков. На север, к еще молодой верхней Сыде помчались Ценцыба, Тихтиба и Поперечка. Несколько ручьев устремились на северо-восток, к Сисиму. К Юго-востоку направились три Маргоза, Джебь, Петровский и Канзыба. К Кизиру они подходят слившись в один поток.
Отрок мчится к нам, на запад, описывая дугу, которая своей серединой у скалы Красный Камень, едва не вырывается в пределы южного Курагинского района. Приток Отрок: семидесятикилометровый путь от начала до встречи с Сыдой даже в межень преодолевает менее, чем за сутки. И потому молод, за что, видимо, и наречен редким названием.
Отрок смывает десятки разновидностей камня, слагающих как подводные гребни, так и береговые скалы. Не надо быть специалистом, чтобы заметить их различия по облику и цвету. Но не смотря на различие, в бассейне Отрока они относятся к единой семье, знающие люди данную семью нарекли Быскарской фамилией. Возраст наших быскарцев насчитывает 380 миллионов лет. Территория их распространения выходит далеко за пределы отрокского бассейна и достигает берегов Енисея у поселка Лебяжье. Есть они и за Кортузом в нижнем течении Сисима.
Славно поработала наша река в недавние десятилетия, переместив в степные просторы сотни тысяч кубов леса. Вдоволь накупала в своих прохладных водах батальоны рабочих – мулевщиков, растаскивающих заломы под команду: «Раз, два, взяли! Еще взяли!». Особенно тяжко пришлось гражданам депортированным а 1941-м из Поволжья. Они сплавляли лес большими трехсоставными плотами, сколько раз приходилось наблюдать со скалистого берега, сожалея, что не в силах помочь копошащимся в ледяной воде людям. Русло реки нужно было знать отменно. Иначе, как выбрать правильный вариант, в какую из двух, а то и из трех проток направить бревенчатый караван. Вредила и лишняя предосторожность: перед поворотом отойдешь от струи к улову, и закрутит плот в водовороте. Случались и трагедии: разогнавшийся плот, не успев завершить маневра, ударялся о прибрежную скалу, становясь на ребро, обрекая подуставших лоцманов на гибель.
Нередко плотами управляли глубокие старцы. Помню, как однажды одному из них крикнул с берега: «А тебе-то дедушка, давно на печке пора отдыхать!» он улыбнулся и, показав ладонью на живот, ответил: «Брюхо-то ись хочет!»
У западной оконечности села в Сыду выдались два каменных мыса. Первый находился за огородами в пределах села – это Малый Камешок. Второй мыс называют просто Камешком, а когда уточняют, то прибавляют слово Большой. Из села на его вершину мимо берез и черемух ведет аллея. Выйдешь на край скалы и остановишься, как вкопанный, поражаясь открывающимся с верху видом. Не так давно река под Камешком перекрывалась плотиной. Часть воды направлялась мимо западного борта скалы к мельнице. А основная масса, не меняя курса, с яростным шумом бросалась к створу ворот. Мощная была струя, с наклоном, ровная темная. Лишь на ее окончании подымались четыре белых высоких вала. Под плотиной слева и справа от струи зеленоватая вода вращалась в глубоких тайменных ямах.
Много песен было спето на нашем Камешке, особенно раньше, когда люди пели больше. В ходу были старинные, вековые, пережившие много поколений песни. Их протяжные мелодии подхватывались мощным голосом реки и в общей задумчивости, единой грустью неслись к противоположным горам долины. Люди забыли песни, а река, лишившись плотины, перестала шуметь. Мне жаль столь дорогих потерь. Не стало канавы, высохшее русло заросло лесом. А какой живописной она была у мельницы! И мельницы нет. А и тут шумела вода, яркой зеленью луга красовались. Подле мельницы мостик стоял, а за ним дорога конная в лес уходила. Да и русалкам хватило бы места, если бы они были на самом деле.
Выше плотины Сыда походила на озеро. Глубокий водоем заполнял все пространство меду скалами. Необыкновенный для Отрока водный простор радовал душу не меньше, чем бурные под плотиной водовороты. Природа тут имела совсем иной характер. Особенно памятны июльские вечера, когда в зеркале вод любовалась алая заря, и на ее фоне колыхались базальтовые скалы с елочками на уступах.
При встречах с бывшими отроковчанами, разбросанными по городам Красноярья, я не помню случая, чтобы вспоминая село, не заговорили бы о его реках. Реки являются как бы дополнительными сельскими коммуникациями. Две перпендикулярно расположенные улицы сходятся у слияния рек и проложены по их левым берегам. Особенно благодатно соседствует с рекой Сыдинская улица. Путь от домашнего крыльца до реки состоит из двух десятков шагов. Такая близость позволяет даже в короткий обеденный перерыв повидаться с Сыдою, послушать радостный плеск волны, поводить ее нескончаемый бег взглядом и освежить себя чистыми водами.
В былые времена Сыдинская улица отличалась от трех других особым торжественным видом. Да и в наши дни, имея сельсовет посередине, она главенствует в Отроке и продолжает восхищать наш, не особо искушенный взор, строго прямолинейной выправкой фасадов, даже коньки крыш выстроились по линиям. Переулки соединяющие улицу с другой, параллельной, образуют четкие квадраты кварталов. А как бы хотелось взглянуть на улицу 20 –х годов! Какими роскошными усадьбами владели несколько семей Коневых и Тарасовых! Им под стать стояли дома Онкина Анастасея, Чебыкина Петра, Палкина Ивана(правда дом он не строил, а купил у Коневых, зато сам организовал во дворе кожевенное производство), Черкашина Николая, Кириллова Федоса, Молчалова Михаила, Акулова Матвея – всех не перечислить. Выстроенные в два этажа, нередко с надстройками и балконами, с резными раскрашенными фасадами. И на других улицах стояли дома – красавцы: у Чебыкина Изота, Агалакова Сафонея, Киселева Ильи, Кириллова Якова, Лаптева Артамона, Тебенькова Потапа. Только не шли те улицы в сравнении с Сыдинской из-за обилия заурядных изб. Сыдинская улица отличалась подбором и законченностью строений, словно, создана была по задумке одного человека. Ограды с добротными, выездными воротами сплошь окружались амбарами. А в амбарах… Эх! Чтобы сейчас, по прошествии стольких лет иметь в своей кладовочке, хоть часть того из крестьянского запаса 20 –х годов. Ну кто теперь, проходя по улице, учует несравненный запах гречневых блинов с конопляным маслом? И то, и другое сами растили. Свои были мельницы и маслобойки. С тем-то маслом, как и сегодня, утверждают пожилые люди, можно было соблюдать Великий пост.
Рассказы о похожем на сказку недалеком прошлом я постоянно слышал от своей бабушки Путиловой Маремьяны, от всех других бабушек Настасий, Елен, Матрен. То же повторяют и сегодня немногие здравствующие старожилы. Лишь в школе говорили об обратном: рисовали картину нищенской жизни единоличников, а начавшаяся в тридцатом коллективизация озарила край ставший колхозным и вольным, светом и радостью. И мы верили, ничуть не сомневаясь, в правоте официальных утверждений. Сама по себе бедность не требовала объяснений. Шло тяжелое послевоенное время, люди не роптали, жили в нужде и страхе, и тем не менее, веру в лучшее будущее сохранили. У нас школьников, внутренний подъем ощущался все сильнее, хотя глаза видели совсем иную картину: село редело, уцелевшие более или менее приличные строения разбирались и увозились неизвестно куда.
А старые люди продолжали рассказы о былой жизни, показывая место на площади, где до 1932-го находились торговые ряды. В том году в Отроке в последний раз прошел съезжий праздник и ярмарка. Торговали хлебами, говядиной, бараниной (Отрок располагал четырьмя табунами овец и отдельным стадом баранов), рыбой речной, фруктами, тканями самодельной и фабричной работы, изделиями кузнецов, сапожников, шорников, столяров. Помню, как в рассказах особо подчеркивали, что мясо на большие куски пилой распиливали, что пряников можно было купить не один-два, а полную шапку, а сахар имел вид конусов с красными и синими головками. Веселый гам гудел над площадью. Из других сел приезжали в осенний Михайлов день. А в весенние праздники, поляны просторной площади заполнялись своим полуторатысячным людом. Весело играли гармони и балалайки.
Но наступили 30-е годы. В первое же лето две трети семей, включая малолетних детей, были выселены из домов, сложенных своими руками, и под конвоем Комина Михаила отправлены на сборный пункт. Дальше их жизненный путь продолжился на каторжных работах в Томском Причулымье. Тем кто не отличился отвагой в единоличном хозяйствовании судьба пощадила. Но эти крестьяне не преуспели и в условиях новой жизни. Они с радостью влились в два колхоза. Вначале, казалось зажили. Но запасы отнятой продукции истощились, рушился инвентарь, в негодность пришли молотилки, маслобойки, жнейки, растащенными оказались кожевни и кузнецы, прекратил существование Шамшуринский завод пихтового масла, одна за другой останавливались осиротевшие мельницы. Лишь две из них сохранились до моего появления. В поисках выхода из кризисной ситуации колхозы объединились в один «Красный Отрок». Но и укрупненное хозяйство таяло и разваливалось.
Потом – война. Из 83-х ушедших на фронт, не вернулись 57, к весне 45-го в колхозе имелось лишь 9 истощенных лошаденок. Долгие послевоенные годы продолжались голод и тяжба. Обессиленные доярки, чтобы выдержать, не упасть, озирались, не дай бог, увидит бригадир: припадали губами к молоку, чтобы сделать глоток. Бывали случаи, которые и вспоминать больно. С полей возвращались как правило, в полночь. Однажды группу женщин, поющих громко, беды не ведающих, встретил у ручья Кинзель председатель сельсовета Георгий Лаптев. Остановил и заставил их вывернуть карманы. Заплакали женщины, со слезами посыпались на землю конопляные зерна. Нечем стало усладить дома голодных ребятишек. Таким было время.
Но газетные сообщения дух поднимали. В 1950-м страна ожидала получить 250 миллионов тонн угля, 25 миллионов тонн стали и 32 миллиона тонн нефти – рост небывалый. Я с нетерпеньем ожидал окончания пятилетки. Как оказалось, она была перевыполнена. Я подскакивал и кричал: «Ура!»
А Отрок? Он рушился, как и прежде. Исчезло хозяйство при тресте «Союззолото». Когда я переходил во взрослую жизнь, не стало маслозавода, сельпо, стационарной больницы. Никто не забывал существенной потери - разрушении Троицкой церкви в августе 41-го. В памяти не увязывалось сознание бушующей войны с тем теплым, ярким и солнечным днем. Много народу прощалось с красавицей, а никто не посмел возразить действиям отважной пятерки, не буду вспоминать их имена, думаю не раз они пожалели о содеянном. Безмолвное оцепенение прервалось первыми вздохами, когда семь крестов средника и алтарной части, со стоном выломанные из гнезд, полетели к земле. Потом заныли серебристые маковки. Рельефные, как шишки кедровые, глядели в небо, задрожали вдруг, и одна за другой начали биться о крышу, громыхая по металлической кровле, срываясь вниз. Через полдня рухнула основная, более великая маковка с большим крестом и четырьмя цепями. К вечеру оказался поверженным высокий шатер колокольни, увенчанный «Солнечным крестом». Он прогремев, как взрыв, вонзив блистательную корону глубоко в землю. В кострах горели ценности интерьера. Так закончила недолгую жизнь грандиозная белорозовая красавица. Погибла в свои 32 года. Но в памяти добрых людей церковь жива. Помнят ее «Солнечный крест» мерцавший издали, как вечерняя зарница. Любовались им из селений Лутаг и Карзыбей, да и вблизи, с площади, он представлялся необычайным. Много и сил и денег было потрачено на строительство и убранство церкви, а вот в этом столетии мы оказываемся бессильными найти материальные средства на ремонт обыкновенного домишка для учителей и жилья медработника.
В нелегкие годы строилась гранда Отрока, не растянув, тем не менее, срока завершения. В начале двадцатого столетия Отрок вообще рос стремительно, хотя благодатных лет выдалось мало. Уже в 1914 грянула Мировая, и долгие – долгие годы не утихали баталии, которые к исходу второго десятилетия века придвинулись к нашим местам. Баталии не карнавал – многих мужиков не досчитались отрокские семьи. Но мир после долгих лет все же наступил.
И Отрок, словно свежая трава после пожара, пошел в небывалый рост. К концу 20-х годов стал воистину красавцем. Отрок рос, работал от зари до зари, гулял по праздникам. Умели люди веселиться, посмотреть, как празднуют, любо было. Но недоброе предчувствие подступало. Пронеслись лихие годы над Отроком, жизнь менялась и мы менялись…
Мы, деревенские, верили, что отечественная промышленность вот-вот обойдет американскую и уже вовсе доверяли прессе в том, что сельское хозяйство давно стало самым крупным и передовым, самым механизированным, самым… Именно это обстоятельство развивало в нас самоуверенность. Ну, пусть Отрок остался куцым и общипанным – хорошо. Рассыпалась некогда могучая Адриха, превосходившая своим населением старинный Отрок – тоже отлично. Все оправданно. Душа на взлете: мы самые первые и сильные. Не стало Силкино, Мигны, Лутага, других крупных сел, значит так нужно было. Они обязаны были принести себя в жертву ради всеобщего могущества. О том, что убавились самые крупные в районе села, вероятно, мало кто задумывался. Но шумит Отрок, течет Сыда, горы манят синевой, и живет память о людях, деревнях и селах. Им и посвящается мой очерк.
"А из нашего окна, лишь тайга одна видна", автор Надтокина М.Н. - начальник метеостанции Коммунар Хакасского ЦГМС
"В снежных объятиях", автор Надтокина М.Н. - начальник метеостанции Коммунар Хакасского ЦГМС
"Мир вокруг меня", автор Надтокина М.Н. - начальник метеостанции Коммунар Хакасского ЦГМС
